Как в послевоенном Ленинграде восстанавливали памятники архитектуры

Раиса Слепушкина – одна из первых реставраторов, кому выпало на долю восстанавливать разрушенные в военное время дворцы и другие памятники архитектуры. В течение сорока пяти лет она трудилась в Исаакиевском соборе, Эрмитаже, Русском музее, Юсуповском и Екатерининском дворцах. В советское время ей присвоили первую категорию художника-реставратора. А недавно Раисе Дементьевне исполнилось 90 лет. Город+ узнал у легендарного хранителя красоты, как в послевоенное время восстанавливали царские интерьеры, и с какими трудностями приходилось сталкиваться реставраторам. 

---

- Вы родились еще до войны, пережили страшное время. Можно ли сказать, что желание стать реставратором возникло из-за того, что вы видели многочисленные разрушения того времени и захотели восстановить памятники архитектуры?

- Не совсем. Да, война началась, когда мне было всего лишь тринадцать лет. Из Ленинграда меня отправили в Кировскую область в село Колково. Там я делала стенгазеты, потому что всегда любила рисовать. Материалов не было: коптили большие осколки стекла, на них я иголкой выцарапывала рисунки. Они получались белыми на темном фоне. Мои работы отправляли на какие-то выставки. В Ленинград же я вернулась благодаря моей воспитательнице, которой пришел вызов от военного человека на ее дочку и племянницу, она взяла меня с собой. За то время, что меня не было, маму отправили на лесосплав.

Изначально о реставрации я и не думала, поступила в архитектурно-художественное училище на живописца-альфрейщика, то есть я должна была расписывать потолки и стены. А восстановительные работы решили проводить уже в конце войны. В 1946 году организовали инспекцию по охране памятников, которая руководила реставраторами Ленинграда. 

- Вы начали работать по профессии сразу же после окончания учебы?

- Нет, сначала приходилось и маляром потрудиться. Пока формировалась инспекция, нас отправляли на самые разные задания. Например, как-то раз в Смольном мы для столяров смывали каустической содой краску и лак со стульев, все пальцы тогда были разъедены. Потом нам нашли работу. Так я попала в Ленинградские реставрационные мастерские, точнее меня в них отобрали. Там всю жизнь и проработала. 

- С каких объектов вы начинали, и как скоро вам доверили работать во дворцах? 

- Первым объектом, на который меня отправили работать, был «обезьяний кабинет» во дворце Пионеров - помещение, где на стенах изображены обезьяны, цветы и фрукты. Я рисовала веточки винограда. После этого было много объектов: среди них мне особенно запомнилась частная квартира с живописью Михаила Скотти. Помещение принадлежало потомкам художника Андреева. Потом уже были дворцы на Невском проспекте. В Русском музее мы занимались росписью в технике гризайль (рисунок, имитирующий лепку, - прим. Город+) в вестибюлях и залах. В Эрмитаже реставрировали настенную живопись. В Строгановском восстанавливали большой живописный плафон. Сегодня, думаю, можно увидеть в Доме ученых бархат на лестнице, который я реставрировала.

- На ваш взгляд, в чем состояла уникальность подхода ленинградских мастеров к реставрации? 

- Считалось, что мы выполняем работы очень качественно и быстро. Наверное, это связано с тем, что у выпускников архитектурно-художественного училища были хорошие преподаватели. Но они больше учили нас рисовать. А технические моменты осваивались только с годами практики. Мы хорошо делали ценные для искусства вещи. К нам даже приезжали из-за границы поляки и немцы делиться опытом, они сами задавали вопросы по поводу наших технологий. 

- Как строился реставрационный процесс в послевоенное время? Что он в себя включал? 

- Все объекты распределялись Государственной инспекцией по охране памятников. Эта организация проводила исследования, а потом нам давали задание и историческую справку. Прежде чем рисовать, нужно было провести техническую реставрацию. Каждый объект обладал своими особенностями. Допустим, нам нужно было восстановить рисунок на потолке, а он часто бывает симметричным. То есть, чтобы восполнить недостающий кусок, нужно было с уцелевшего места снять кальку. Потом мы прокалывали иголкой дырочки по всему рисунку, прикладывали к потолку и тампоном с толченым древесным углем слегка припорашивали, чуть-чуть нажимая и постукивая вдоль изображения. Так уголь оставался на потолке, было видно, где рисовать. 

- Какие трудности в послевоенное время возникали при реставрации?  

- Не так просто было достать нужные материалы. Тогда этим занимался завод художественных красок, который выпускал и масляные, и темперные. Последними я, например, рисовала на шелке. Кроме этого, обстановка была тяжелая. Например, из-за того, что отсутствовали цветные фотографии, мы сами рисовали метр стены, которую будем реставрировать, со всеми трещинками, паутинами, ржавчиной. И по этому куску в инспекции сметчики определяли, сколько восстановление будет стоить. А как-то раз нас отправили реставрировать Большой дворец в Петергофе. Так как было очень холодно, акварельные краски замерзали, и мы с собой брали в термосе кипяток, чтобы их разогреть. И сами условия для работы там непростые: между этажами были только балки в воздухе полуметровой ширины, и по ним мы пробирались на купеческую лестницу. Как только не боялись? Физически было очень трудно. Например, чтобы расписать потолок, нужно было упереться в него руками. И вот в одной руке ты держишь что-то типа указки, на конце которой тампон из ваты и марли, чтобы не поцарапать потолок, а предплечье второй руки ставишь на подставку для опоры. 

- Вы говорили, что самым трудным была техническая реставрация. В чем ее сложность?

- В самом процессе. Например, раньше краски на потолках во дворцах, в том же Юсуповском, были меловые. А мел, как гуашь, в мокром состоянии одного цвета, в сухом – уже другого. Поэтому сначала всегда нужно было подобрать тон, высушить его, сравнить с подлинником. Важно же, чтобы старое и новое не отличалось друг от друга. С масляной живописью гораздо проще в этом отношении: положил и сразу видишь, что будет. Но в конце концов, ко всему приспосабливаешься за долгие годы работы. И к каждой работе, конечно, индивидуальный подход.

- То есть реставрация – это больше технический процесс, чем творческий?

- Да. Техническая составляющая самая трудоемкая, нужно подготовить все, подобрать тона. А уже потом просто рисуешь, этому нас и научили в архитектурно-художественном.

-  Вы работали по всему Петербургу?

- Да. Двадцать два года я трудилась в Царском селе. А остальные двадцать три – во дворцах Петербурга, а также в Петергофе и Гатчине. Пожалуй, только в Павловске не работала.

- Расскажите подробнее о том, как шла работа над уникальным шелком, который вы отреставрировали в Китайской голубой гостиной в Екатерининском дворце?

- Немцы срезали шелк, но на подрамнике остались небольшие куски. По ним я и восстановила изображения и технику их написания. На такой ткани вообще сложно рисовать, потому что краски расплываются. И вот была одна художница из Мухинского училища (сегодня – художественная академия имени Штиглица, - прим. Город+), которая окунала шелк в раствор желатина, чтобы рисунок не растекался по ткани. Мы шелк выгладили потом, он остался вроде гладким, но с изломами. Я же стала просто смачивать его, а потом гладить утюгом, чтобы высохла ткань. 

- Что еще отреставрировано вами за двадцать два года работы в Екатерининском дворце?

- В Картинном зале я реставрировала масляные картины, потом на печах расписывала изразцы здесь же и в Малиновой столбовой. Кроме этого, восстановила двери Опочивальни, потолком опять же занималась в «Верхней ванной».

- Вы закончили свою деятельность в 1992 году. Какой работой из числа последних вы гордитесь?

- Не то, чтобы горжусь, но запомнилась реставрация портрета мамы Петра I – Натальи Нарышкиной. Полотно висело в Гатчинском дворце, который как раз в начале девяностых реставрировали. И вот какой-то пьяница влез на леса, открыл окно и украл портрет. Причем он свернул его в обратную сторону, что плохо для красок. Если живопись масляную снимают с рамы, всегда заворачивают краской вверх, а не внутрь, потому что иначе они треснут. А этот хулиган еще и поспал на портрете. Когда это случилось, я работала в Шереметевском дворце, вот туда на листе фанеры картину и доставили мне на реставрацию. Процесс восстановления длился не меньше года, потом его отправили обратно в Гатчинский дворец. 

- Жалели ли вы когда-нибудь о выборе профессии реставратора?

- Никогда. До сих пор думаю, как мне в жизни повезло, что вокруг меня такие хорошие люди. Наверное, это потому, что люди искусства любят свое дело и знают его хорошо. И я сейчас говорю не только о художниках, но и о паркетчиках, лепщиках, модельщиках. 

- Кто-нибудь из детей пошел по вашим стопам?

- Сын стал резчиком. А так, правнучка уже ходит в художественный лицей, а правнук пока только меня изображает. 

Текст: М. Балакаева/Город+
Фото: пресс-служба ГМЗ «Царское село»